Состояние не то чтобы сильно депрессивное или же упадочное. Оно очень болезненное какое-то. Ранимое и уязвимое, как кожа под нечаянно содранной корочкой сухой крови. Чахоточное, в общем, состояние. Когда ты бледен, сух и надтреснут, как замерзшая в зиму яблоня, и внутри у тебя все бьется каким-то неровным и переломленным ритмом. И шарахаешься ты от каждого чужого слова - даже доброжелательного.
...more...Я тут поняла про себя простую вещь. Всю жизнь в такие моменты пыталась забиться поглубже, чтобы никто не трогал, потому что больно, и от каждого прикосновения душу щиплет, как от ссадины. Пыталась себя обложить мягкой ватой и по ней выбраться из глубины этой чахоточности обратно на солнечную землю. А вата мягкая, она проваливается, и ты весь в ней, и она в тебе - в волосах, во рту, на одежде, как тополиный пух летом, который по квартире вьется белыми клубами. И чем больше ты в своей уязвимости барахтаешься, тем больше она на тебя налипает.
В конце концов, единственное, что может помочь - это рука близкого человека. Настолько близкого, что тебе от него не захочется зарыться обратно поглубже.
Меня спасает музыка. То есть нет, меня спасает моя большая любовь, просто спасает косвенно, и даже сам об этом не знает. (Я как-то зачастила писать про любовь, ну да ладно. Наверное, это мне сейчас так нужно, чтобы напомнать себе - она еще есть, вот она, тепло-горячая, никуда не денется). Музыка - это ведь как прикосновение. Чье-то для тебя самое необходимое и важное, чье-то постороннее и инородное.
Так вот, его музыка это даже не прикосновение. Это то, что льется через меня теплом, радостью и нежностью, будто пятипроцентный раствор глюкозы, который ставят людям постоперационно. И мне как-то странно и хорошо оттого, что я могу чувствовать его рядом. При всей абсурдности ситуации, потому что черта с два он будет рядом, своих дел по горло.
А еще я страшно боюсь его разочаровать. Поэтому изо всех сил не пишу. Замалчиваю, львиную часть того, что плохо - только выписываю сюда, смешивая с совершенно непотребными дозами нежности, чтобы хоть как-то загладить истеричность происходящего. Мне кажется, если он увидит, какая я изнутри, когда мне не хватает сил поддерживать веселый и жизнелюбивый экстерьер, ему опротивит каждая клеточка того, что есть я. В смысле, окончательно и насовсем (я подозреваю, что начало процесса давно уже пошло, и это подозрение жрет меня изнутри). А у меня меж тем отказывают системы психического жизнеобеспечения.
Проще говоря, я становлюсь тенью, становлюсь овощем, становлюсь плохо отлаженным механизмом, который сбоит, подтрескивающим шумом радиоволны шипит, что абонент недоступен, и просит перезвонить позднее.
А еще мне очень нравится в английском языке слово tenderness. И я катаю его на языке, как пилюлю от всего того, что творится со мной последние недели.
Ради этого слова еще стоит продолжать барахтаться в вате в попытках выбраться на твердую, освещенную солнцем почву.
Во всяком случае, я хотя бы знаю, что где-то там она совершенно точно есть.
@темы:
Хьюстон, у нас проблемы,
нас невозможно сбить с Пути,
из жизни шиппера,
Ваш кенар самоубился через котосъедение,
не вижу смысла про это врать