Деанон ФБ-2015 вроде бы прошел, поэтому я осмелился вынести оттуда своё. Все побежали - и я побежал.
Название: О любви и взаимопонимании
Автор: Eleniel
Бета: Shadowmere
Размер: мини, 3 830 слов
Пейринг/Персонажи: Гарри Харт/Эггзи Анвин (основной), Гарри Харт/Ли Анвин (односторонний), Мишель Анвин/Гарри Харт (односторонний), Мерлин, Маргарет Анвин.
Категория: слэш, гет
Жанр: романс
Рейтинг: PG
Краткое содержание: «Счастье для всех, даром, и пусть никто не уйдет обиженный» (Аркадий и Борис Стругацкие)
Предупреждения: бисексуальный Гарри, единый в трех пейрингах. Непоследовательный тайминг.
Ссылка для скачивания: yandex.disk
Фик написан на Фандомную Битву 2015 для команды fandom Kingsman. Команда, читатели и комментаторы, вы котики, я люблю вас.
I.
У Гэри Анвина не было ничего, кроме себя. Ни дружной семьи, ни уютного дома, ни образования, ни работы. Не то чтобы это было непривычным или казалось неправильным. Проще всего смириться с отсутствием того, чем никогда не обладал — и Эггзи почти не чувствовал себя обделенным. Он покупал отчиму сигареты и пиво, гонял с друзьями по крышам, таскал у зевак то, что считал лишним в их карманах, и в целом был доволен жизнью.
А потом в его жизни появился Гарри Харт. Агент Галахад, разом сбивший с него спесь, заставивший восхищаться собой и много, безумно много работать. Гарри Харт, ставший наставником, отцом, другом, идолом и богом.
Эггзи понятия не имеет, что можно предложить ему взамен. У него нет дома, кроме дома Гарри; нет денег, кроме денег Кингсмен, куда его привел Гарри; нет статуса, кроме статуса агента, которым, вручив жетон, похожий на армейский, наградил его Гарри. Все, что есть у него своего — это мозги, развитое тренировками тело, сноровка несостоявшегося морпеха и ловкость рук бывшего вора. Он сам. Все это, если не принадлежит Галахаду, то отдано ему в аренду — безвозмездно и бессрочно.
Когда Гарри умирает на долгие, невыносимые полгода, Эггзи думает, что мог бы отдать за его жизнь что угодно. Свое положение в Кингсмен, которым гордится не столько сам, сколько впитывая гордость наставника, свою свободу, свою жизнь. Ему снится, что он успел закрыть Гарри собой, и пуля Валентайна летит в него — в живот, грудь, сердце, голову. Во сне он зажимает кровавые раны, окрашивающие темным одежду, и улыбается, потому что Гарри Харту ничто не угрожает. Просыпаясь, он долго смотрит на собственные ладони — чистые — и мучительно осознает, что Гарри Харта больше нет. Что есть у Эггзи такого, чего нельзя отнять, чего уже не отняли? Только он сам.
Просыпаясь в доме, выделенном ему как агенту Кингсмен, слыша тихие шаги матери на кухне, Эггзи впервые за всю жизнь чувствует себя по-настоящему несчастным.
Он собирает себя по кускам и клянется, что будет использовать все, что имеет, чтобы Гарри, Гарри-на-небесах, Гарри-которого-больше-нет, Гарри-которого-он-любит, не было за него стыдно.
А вот как попадет к нему сам — можно будет и о грустном поговорить.
II.
Замечать в людях все, даже то, что они сами в себе не замечают, — часть профессии Мерлина. Он уже не удивляется, насколько слепыми могут быть люди, когда дело касается их самих. Философия вообще не его специальность. Его работа — наблюдать и анализировать. Определить, насколько агент готов к операции по прищуру и галстучному узлу. Уметь заметить легчайшую дрожь в пальцах, чтобы выписать агенту выходной. За доли секунды принимать решения. Он весь — внимание.
Он не может упустить тот факт, что Гарри Харт стал чаще улыбаться. После смерти Анвина-старшего Галахад довольно долго истекал чувством вины, незаметно подтачивая собственные силы, — и Мерлин, как мог, ограждал его от него самого. Давал задания попроще, не предполагавшие командной работы, — но все же интересные. Дал отвод от написания отчетов — потому что видел, каким адом стала для Гарри подготовка отчета о произошедшем в Пакистане. Но вот Гарри — снова Галахад, рыцарь в сияющих доспехах и твидовом пиджаке, с морщинами в уголках глаз. Мерлин отстраненно подмечает, что улыбающийся Гарри — это красиво.
Мальчик, его протеже, конечно, забавен. Как бы не сказать — смешон, со всеми своими плебейскими шуточками, неуместными джинсами, толстовками и кепками NY. Но Мерлин не позволяет себе обманываться долго: несмотря на всю свою внешнюю несуразность, парень умен и опытен. Первым справляется с большинством вступительных заданий, перед которыми пасуют выпускники Оксфорда, Кембриджа и Итона. Быстро схватывает тонкости этикета, легко вворачивает в разговор шутки из старых фильмов и в целом подает большие надежды.
А еще неустанно, с полной отдачей заботится о Галахаде. Хотя, куда уж там заботиться, конечно. Харт стал Кингсменом еще до появления Эггзи на свет, он мудр, опытен и практически бессмертен. Гарри идеально бреется, идеально чистит
ботинки, носит идеальную одежду, слушает идеальную музыку и ест с идеально белых тарелок.
Будь Мерлин чуть менее умен, он бы подошел к Эггзи и сказал, что агент Галахад — последний, кто нуждается в чьей-либо заботе и помощи. Что он полностью самодостаточен. Что Мерлин никогда не видел кого-либо, кто строже охраняет границы личного пространства. Но Мерлин умен ровно настолько, насколько умен, и он не говорит ни слова. Только наблюдает, как светится мальчишка, стоит Гарри при встрече похвалить его виндзорский узел и правильно подобранные запонки. Подмечает улыбки Гарри, спрятанные где-то в глубине его подвижного лица, когда Эггзи удается смешать правильно один из самых сложных классических коктейлей — для Гарри. Прослеживает, как лицо Эггзи светлеет, стоит наставнику пересечь порог кабинета.
Забавно, что мальчишка, кажется, свято уверен, что относится ко всем одинаково, как Генри Хиггинс из «Моей прекрасной леди». Мерлин топит улыбку в чашке кофе, потому что это совершенно не так, и удивительно, что пока он — единственный, кто замечает это.
Когда Харт попадает в больницу впервые после того, как представил в Кингсмен своего кандидата, Мерлин думает, что у мальчика случится истерика. Тот смотрит на непогрешимого Галахада, лежащего на больничной койке, и становится белым как полотно. Глядя на закушенную губу Эггзи, Мерлин думает, сознает ли тот, как прозрачен сейчас для любого взгляда. Но секунду спустя вместо потерянного мальчишки перед ним проявляется будущий агент Кингсмен. Гэри Анвин поднимает глаза — совершенно спокойные и на удивление трезвые от любой боли — и просит разрешения приходить в палату после обязательных учений, помогать в уходе за Галахадом. Мерлин, разумеется, не возражает.
Если он и думает, что Эггзи позволит себе сидеть у кровати больного, держа его ладонь в руках и рассказывая всякие глупости, это быстро проходит. Гэри Анвин — тот, кто предпочитает деятельную заботу пассивному сопереживанию. Мерлин с некоторым удивлением наблюдает, как потенциальный Кингсмен ежедневно приходит в больничное крыло, одетый в джинсы и медицинский халат, чтобы убирать палату, менять белье, стричь Галахаду ногти, следить за тем, чтобы капельницы оставались в полном порядке и безукоризненно сменялись по мере необходимости. Никто из медсестер не против помощи. В медблоке вечно не хватает мужского обслуживающего персонала. Они смотрят на Анвина с чуть заметным сожалением и шепчутся в стерильных коридорах о том, почему «этот мальчик» так заботится о «бедном мистере Харте».
Мерлин всегда замечает все первым. Даже сидя по ту сторону камеры (одной из многих, чьи изображения выведены на его монитор), он замечает участившийся пульс и дрогнувшие пальцы Гарри быстрее, чем Эггзи, как раз заканчивающий уборку.
Он видит, как Гарри слабо, но лучисто улыбается. Как Эггзи оборачивается на участившийся писк прикроватного монитора. Как меняются их лица.
Мерлин улыбается и выключает камеру палаты номер два-семнадцать.
III.
Мишель в юности была хороша собой. Ах, как она была хороша. Золотые волосы, ресницы, светлые от лондонского солнца, глаза, нежные и пронзительные, как у кошки.
Кавалеры спешили сообщить ей, что она похожа на Мадонну из галереи, что весь мир не стоит и ногтя ее, что весь мир они готовы принести ей в подарок. Разумеется, все это было ложью. Кавалеры вряд ли вообще были в галерее, да и мир, сложенный к ногам, был выцветшим — словно купленным в паршивом секонд-хенде.
Гарри Семюэльс, студент с параллельного курса, определенно был во всех галереях Лондона. Казалось, он знал все — и о мире (не том, что принадлежал ее воздыхателям, а другом, высшей пробы, из фарфора и серебра), и о Мадоннах кисти европейских художников. У Гарри были пронзительные карие глаза и улыбка, прятавшаяся в уголках губ. У Гарри были брюки с идеальными стрелками, рубашки без единого пятна и безукоризненная репутация. У Мишель — ее подруги, одежда, как в Vogue и Grazia, свежие сплетни и болезненный, неистребимый интерес к Гарри Семюэльсу.
Они познакомились лично на какой-то студенческой вечеринке, глупо и скомкано. Семюэльс пил шампанское с Ли Анвином, подруги Мишель обсуждали, кем эти двое друг другу приходятся, Мишель сходила с ума оттого, что Гарри ни разу даже не взглянул в ее сторону. Вечер, наполненный светской болтовней и взглядами, половина из которых должна была застрять в Семюэльсе, как дротики для дартса, закончился ничем. Только Ли Анвин вызвался проводить ее до дома.
Через два года и четыре месяца миссис Анвин родила мальчика. Имя, данное новорожденному, каталось на языке, как косточка от черешни: Мишель знала, что созвучие имен — не случайность. Для нее это было возможностью держать хотя бы иллюзорную, малую часть Гарри рядом, раз уж он, заботясь о приличиях и ее чувствах, стал редким гостем в их доме. Муж таким образом отдавал дань уважения лучшему другу. А может, тоже руководствовался какими-то более интимными чувствами. Если говорить начистоту, для Мишель отношение Ли к Гарри было загадкой до самой его смерти. Таковой осталось и после.
Она любила Ли как брата, как мужчину, как отца своего ребенка. Ли был всей ее жизнью. Гарри продолжал быть тем, о ком она думала, заплетая волосы в прическу перед званым ужином. Как бы он оценил ее сейчас? Пожалел бы, что отверг когда-то? Захотел бы все вернуть? Эти мысли были стыдными, неловкими. Ее интерес к Гарри ничуть не умалял той любви, что она испытывала к мужу, но и сходить на нет, увы, не желал.
В тот вечер они были гостями блистательной вечеринки, устроенной организацией, где работали Гарри и Ли. Высший свет, царство безупречных манер и Мадонн кисти Рафаэля и Да Винчи. Ни одной лишней детали, ни одного упущения. Все гладко, безумно легко и приятно.
Ли не отходил от супруги дальше, чем за бокалом вина, а Гарри источал сдержанное обаяние, флиртуя со всем залом одновременно. Лишь раз, когда Ли подозвал какой-то важный седой мужчина в костюме, Мишель удалось побыть с Гарри наедине — насколько это вообще было возможно в людном зале.
Семюэльс поздравил ее с днем рождения сына и галантно поинтересовался, как идут дела. Карие глаза блестели как горячий шоколад и искрились как шампанское. Разговор плутал между самых обыденных тем. Мишель старательно давила в себе некстати проснувшиеся чувства.
Через год Гарри принес скорбные вести. Попросил разрешения помогать и навещать ее и сына. Мишель отказала, старательно гоня мысль о том, что Гарри мог бы вылечить ее от черной тоски после смерти Ли, избавить от тупого, остервенелого горя.
После она часто думала, что Гарри, получив отказ, наверняка нашел себе женщину по себе — Венеру Милосскую, не меньше, с манерами наследной принцессы и умом доктора наук. Что ж, кому-то каменные красавицы и «Вдова Клико», кому-то — бойфренд-алкоголик, счета за коммунальные услуги и сетка совсем не элегантных мимических морщин. В такие дни она особенно остро завидовала Гарри и тому, что он, наверное, никогда не был безответно влюблен.
Пройдут долгие семнадцать лет, прежде чем ее сын войдет в комнату в своем доме, закрывая спиной мужчину в идеально скроенном костюме. Он войдет и скажет:
— Мама, познакомься, это Гарри Харт, — сердце пропустит удар, а Мишель разобьет фарфоровую чашку.
IV.
Гарри миллион раз говорил себе: больше — никогда. Твердил про себя, как мантру: нельзя быть таким ребенком, когда тебе под пятьдесят. Особенно когда на тебе столько крови, что можно окрасить Нил в кроваво-красный без помощи библейских чудес. Когда единственное в твоей жизни кольцо — это знак того, что ты женат на своей работе, и ты носишь его на мизинце, чтобы было удобно активировать электрошокер. Нельзя быть ребенком, по случайности заточенным в тело взрослого — да чего уж там, престарелого — мужчины с множеством шрамов, покрывающих кожу замысловатыми узорами. Совершенно недопустимо.
Либо ты джентльмен-убийца, либо ты человек. Если уж выбрал первое, будь добр, прекрати пытаться найти свое личное счастье за пределами комнаты с гранатами, маскирующимися под зажигалки. Тебе не дано.
Когда ему сообщают о звонке с «тем самым» паролем, в Гарри что-то обрывается. Он вспоминает Ли, и его снова настигает саднящая боль — уже даже не в сердце, а глубже, в черном ящике из отработанной годами сдержанности. Галахад долгое время был недосягаемым для своей боли, и вот теперь она пришла взять у него реванш.
Он набирает один из служебных номеров и отдает распоряжение отпустить мистера Анвина. Его голос не дрожит, произнося привычную фамилию. Рыцарь Кингсмен — всегда рыцарь. Манеры лицо мужчины.
Сын Ли оказывается удивительно похожим на отца и в то же время — совершенно другим. Диким, немного напуганным, неотесанным и поразительно проницательным. Гарри давит в себе мысль о том, что он к тому же удивительно красив. Давит, потому что не для того он двадцать лет отказывался от любых мыслей о мужчинах, чтобы разрушить всё из-за какого-то мальчишки. Пусть даже этот мальчишка и сын Ли Анвина.
Анвин- старший был завораживающим, как редкий драгоценный камень или падающая звезда. Гарри не помнит, в какой момент, кроме души Ли, его внимания и дружбы, он посмел пожелать его тело. Но он посмел, пообещав себе: это только с Ли. Я чувствую это только потому, что это Ли Анвин.
Между ними не было ничего, кроме трепетного уважения друг к другу. Но доверие и уважение были безоговорочными. Ради Ли Гарри, обычно рассудительный, мог ввязаться в любую авантюру; Ли, в свою очередь, не раз спасал его задницу из передряг. Гарри часто думает, что лучше бы ничего этого не было, и тогда Ли был бы жив. Ошибка Гарри стоила слишком много.
Гарри вспоминает, как кричала Мишель, когда он сказал ей, что Ли больше нет. Как некогда красивое лицо исказила гримаса боли и ненависти. Как она кинула медаль ему в голову, и лишь профессиональная реакция позволила ему поймать тяжелый кусок металла у собственного лица.
Ему нравилась Мишель — как нравятся близкие друзья или родственные души, платонически, но со всей силой. В университете он даже был готов ответить ей взаимностью (во всяком случае, попробовать), но тогда, на вечере, увидел блеск в глазах Ли и отступил. Почти не сожалея, оставил женщину, о которой не мог достойно позаботиться сам, человеку, на жизнь которого и вовсе не имел никакого права.
Что бы кто ни говорил, бисексуальность — это тяжело. Почему-то люди думают, что клише про удвоение шансов познакомиться работает для всех. На самом деле, оно не работает ни для кого. Гарри прочувствовал это на своей шкуре еще на первых порах, когда бросил свою девушку ради парня с параллельного курса. Его звали Чарльз, и Гарри думал, что влюбился. Чарльз сказал, что не согласен быть экспериментом и не хочет, чтобы, наигравшись, Гарри ушел от него к жене, детям и домашнему очагу «нормальности». Это было больно, и Гарри решил, что перестанет даже пробовать: вернется к той самой «нормальной жизни», постаравшись забыть. Почти принял то, что не создан для таких отношений. А потом в его жизни появился Ли. Совершенно нормальный Ли, ухаживающий за девушками и советующийся с ним, Гарри, какие цветы подарить Шарлотт на день рождения. Ли, заставивший Гарри понять, что он никогда и никого не любил сильнее.
После свадьбы, где он занял почетное место шафера, Гарри начисто запретил себе думать о чем-то, кроме работы.
И вот, спустя двадцать с лишним лет, он понимает, что смотрит на своего протеже и не видит больше ни глаз Ли Анвина, ни губ Мишель Анвин. Все эти черты превращаются в одного человека — Эггзи, дитя улицы, читавшего Бернарда Шоу, кравшего ключи и кошельки из чужих карманов, нежно любящего свою сестренку. Он проклинает себя за то, что смеет на что-то надеяться. Он чувствует себя старым падре, посмевшим помыслить о мальчике-хористе. Это пошло, комично до карикатурности и совершенно не смешно.
Гарри звереет от ревности, когда слышит о том, что Эггзи, кажется, завел роман с Роксаной, протеже Персиваля. «Слухи — это всего лишь слухи», — уговаривает он себя. «Я не влюблен в него», — твердит, как истовую молитву. Ловит себя на лжи и упоенно доводит до изнеможения собственное тело в зале для тренировок, чтобы выбить все мысли, очиститься и вернуть себе привычную броню спокойствия.
Спустя месяц он примиряется с собственным желанием, дает волю чувствовать то, что чувствует. Спустя еще два дня — попадает на больничную койку в критическом состоянии, а когда выходит из комы — видит Эггзи в нелепом больничном халате и с веником в руках.
Эггзи разрушает его броню до основания, словно по щелчку сметая всю воспитанную годами стойкость, всю выдержку. После выздоровления Гарри граница между ними дает ощутимую слабину: через нее пробиваются все более личные шутки, все более откровенное удовольствие от общества друг друга. Гарри Харт довольствуется тем, что есть, и уже почти не хочет большего. Гарри Харт счастлив.
А потом агент Галахад умирает.
V.
В тот день первым Мишель замечает широкий и длинный рубец на правом виске Гарри. И еще — напряженный, лишенный и тени спокойствия взгляд. Эггзи бросается поднимать с пола осколки чашки, бормоча что-то про нервы и таблетки, которые ей прописал врач после дня V. Мишель пару секунд смотрит на Гарри Семюэльса — ей показалось, или сын назвал другую фамилию? — а потом смаргивает и начинает помогать Эггзи убираться.
— Гарри, принеси тряпку, пожалуйста, — окликает Эггзи, — Кухня, шкафчик под раковиной.
Гарри, молча кивнув, выходит из комнаты, чтобы вернуться с тряпкой, совком и ведром мыльной воды.
Время оставило на нем свой отпечаток, за которым сложно узнать молодого человека с давней студенческой вечеринки. За прошедшие двадцать лет его лицо расчертили морщины и появился шрам, чертов рубец, распоровший правую часть лица и изрядно укоротивший бровь. Мишель не отрываясь следит за тем, как незнакомый седеющий мужчина, от которого едва уловимо пахнет дорогим парфюмом и почему-то порохом, закатав рукава рубашки, вытирает тряпкой горячий чай.
Со временем Мишель подмечает новые детали. При значительной разнице в возрасте Эггзи обращается к Гарри по имени, как к другу или родственнику. Гарри в ответ улыбается расслабленно, без тени снисходительности, но стоит ему посмотреть на Мишель — будто одергивает себя и снова замерзает под маской вежливого внимания.
Если говорить откровенно, она чувствует себя немного неловко, когда застает Эггзи и Гарри за совершенно обычными делами. Как будто становится невольным свидетелем магических превращений: кареты — в тыкву, кучера — в крысу. Вот Эггзи не успевает приготовить воскресный обед (хотя вызвался готовить сам, запретив матери даже приближаться к кухне), и Гарри помогает ему чистить картошку. Руки двигаются совершенно автоматически, как будто их хозяин — не бизнесмен с крупными валютными счетами, а какой-нибудь поваренок. Вот Гарри, одетый в джинсы и джемпер, пристегивает поводок к ошейнику Джей Би, пока Эггзи одевает для прогулки Маргарет. Вот Эггзи подливает воды в стакан Гарри, как только подмечает, что тот опустел. Гарри кивает и продолжает разговор о замечательном французском ресторане на Аппер Брук стрит.
Не то чтобы Гарри становится частым гостям в их доме. Скорее, он балансирует на грани между предписанной традициями отстраненной соседской учтивостью и абсолютно домашним, семейным статусом. Он может, не переступая порог, формально поинтересоваться, дома ли Эггзи, а может зайти после работы без предупреждения, с бутылкой хорошего вина и лимонадом для Риты.
Мишель понятия не имеет, как относиться к новому Гарри, но в целом принимает его неожиданно легко.
Удивительно просто оказывается и примириться с долгими вечерами, когда Эггзи и Гарри не отходят от компьютера по несколько часов, изучая планы зданий, досье и архивные материалы. Мишель готовит кофе на троих, автоматически отмеряя каждому сахар: две ложки для сына, без сахара для Гарри, одну — себе. Совершенно не удивляется, когда Гарри оборачивается, чтобы окликнуть ее по имени и спросить, не помнит ли она фамилию какого-то из парней с их потока. Через несколько дней она увидит фотографию смутно знакомого мужчины под заголовком «Силовые структуры устранили главу крупного наркокартеля», но не обратит на это никакого внимания, потому что будет подслушивать, как Гарри распекает Эггзи за то, что тот забыл на столе в кухне дорогую фирменную ручку.
VI.
Как-то раз Гарри приходит к ней, пока Эггзи нет дома. Мишель, уже привыкшая называть мистера Харта (а ранее — мистера Семюэльса) по имени, спокойно отходит вглубь дома, предоставляя гостю самому закрыть дверь на замок и щеколду:
— Гарри, боюсь, Эггзи сейчас нет, и я не знаю, когда он вернется. Он сказал, что его отправили на переговоры в Австрию.
— Мишель, добрый вечер, — вежливо откликается Гарри, подтверждая свои слова легкой улыбкой и кивком, полным церемонного уважения, — Эггзи звонил мне сегодня, я знал, что его не будет. Поэтому и решил зайти проведать.
Несмотря на то, что язык не предусматривает уважительных форм, Мишель осознаёт, что «ты» из уст Гарри по отношению к ней могло бы быть переведено только как «Вы», «Vous», «Se».
А по отношению к её сыну — только «ты», «te», «tu», всегда
— Входи, — отвечает она, выпуская его в дом.
Гарри держится как джентльмен, даже когда ситуация позволяет не быть им. Предельно аккуратно вешает на плечики кашемировое пальто, поправляет манжеты рубашки, выступающие из рукавов пиджака (светло-серого, в тонкую белую полоску), проходит на кухню вслед за хозяйкой, хотя знает дом как свои пять пальцев, вплоть до тряпок для уборки, чистящих средств и точильного камня в левом нижнем ящике.
— Я хотел поговорить с тобой, пока Эггзи в отъезде, — начинает он, откупорив вино и наполняя бокалы до середины, — Хотел предложить ему переехать ко мне на следующий месяц.
Выждав паузу, в течение которой Мишель не говорит ни слова, он продолжает почти извиняющимся тоном — святые угодники, и это Гарри!
— Дело в том, что в ноябре ожидается много работы, а я живу ближе к офису. И мы могли бы решать рабочие вопросы, не докучая вам с Маргарет. Я решил, что правильно будет сначала узнать твоё мнение, он твой сын.
Мишель смотрит на него с недоумением, но постепенно понимает. Вот он — момент, чтобы принять или отказаться понимать своего сына и, как она с удивлением понимает, своего ближайшего друга. Гарри больше не совершенный и не идеальный, а она больше не думает о том, хорошо ли смотрелось бы их совместное фото в семейном альбоме. Она знает его, сидящего в их гостиной с попкорном и йогуртом (за просмотром «В джазе только девушки»), она знает, как он выглядит с утренней щетиной после бессонной ночи за компьютером (вдвоём с Эггзи), она знает, с каким лицом он режет курицу для салата и моет посуду после. Она знает Гарри как облупленного и не знает для себя лучшего друга. И вот теперь он сидит на их кухне, старательно придумывая оправдания себе и тому, как легко краснеет, стоит Эггзи хлопнуть его по плечу и улыбнуться, как сбегает по вечерам сюда из собственного особняка, как носит подарки Рите и целомудренно ухаживает за всеми подряд.
— Хорошо, — говорит она после небольшой паузы и улыбается, легко и свободно. Кто более не влюблен — всемогущ и дерзок, она с лёгкостью отпускает самых дорогих людей, зная, что те никогда её не покинут. — Только не забывайте заглядывать к нам по субботам, мы с Ритой будем скучать по вам обоим.
Гарри выглядит смущенным и обескураженным — как человек, заготовивший все возможные аргументы, ответы на вопросы и пояснения, но прерванный на полуслове. Только кивает и произносит:
— Ты точно уверена?
— Точно, — заверяет его Мишель.
Гарри улыбается.
VII.
-Ма, мы опаздываем, будем к четверти пятого, — тараторит Эггзи, стоя в магазине напротив Гарри. Тот склонился над прилавком, придирчиво выбирая между «Гордостью и предубеждением» и «Джейн Эйр»: на календаре двадцатое января, и у Маргарет день рождения. Малышке Рите исполняется шесть лет. Эггзи хватает Гарри под локоть и оттаскивает к стеллажу с детскими книгами. — Да. Нет, мам, на работе все в порядке, сегодня мы полностью в вашем с Ритой распоряжении. Нет. Нет, не рухнет. Мам, мы опаздываем, потому что застряли в книжном. Ох, ладно, ждите нас к четырём тридцати. Ни минутой позже. Тебе от него тоже привет.
Гарри согласно кивает, все ещё погруженный в выбор книги.
Десять минут спустя внезапно подключившийся к их очкам Мерлин будет до неприличия громко ржать над «Легендами о Короле Артуре» в большом иллюстрированном издании. На следующий день рождения он передаст для Риты книгу о пиратах и Ост-Индийской торговой компании, а также красочную энциклопедию холодного оружия народов мира.
Мишель положит книги на стол дочери вместе с браслетом (её собственный подарок), коробкой с замечательным платьем из ателье (подарок Гарри) и вертолётом на радиоуправлении (Эггзи). Джей Би будет весь вечер гоняться за вертолётом по всей квартире.
С момента переезда по «рабочим вопросам» пройдёт год, два месяца и восемнадцать дней.
— Да поцелуй ты его уже, — рассмеется Мишель, не вовремя зашедшая на кухню. — Нашёл, кого стесняться!
Тишина разобьется смехом облегчения. Ну и конечно, Гарри в точности исполнит указание Мишель.
А вообще оно лежит вот тут.Название: О любви и взаимопонимании
Автор: Eleniel
Бета: Shadowmere
Размер: мини, 3 830 слов
Пейринг/Персонажи: Гарри Харт/Эггзи Анвин (основной), Гарри Харт/Ли Анвин (односторонний), Мишель Анвин/Гарри Харт (односторонний), Мерлин, Маргарет Анвин.
Категория: слэш, гет
Жанр: романс
Рейтинг: PG
Краткое содержание: «Счастье для всех, даром, и пусть никто не уйдет обиженный» (Аркадий и Борис Стругацкие)
Предупреждения: бисексуальный Гарри, единый в трех пейрингах. Непоследовательный тайминг.
Ссылка для скачивания: yandex.disk
Фик написан на Фандомную Битву 2015 для команды fandom Kingsman. Команда, читатели и комментаторы, вы котики, я люблю вас.
I.
У Гэри Анвина не было ничего, кроме себя. Ни дружной семьи, ни уютного дома, ни образования, ни работы. Не то чтобы это было непривычным или казалось неправильным. Проще всего смириться с отсутствием того, чем никогда не обладал — и Эггзи почти не чувствовал себя обделенным. Он покупал отчиму сигареты и пиво, гонял с друзьями по крышам, таскал у зевак то, что считал лишним в их карманах, и в целом был доволен жизнью.
А потом в его жизни появился Гарри Харт. Агент Галахад, разом сбивший с него спесь, заставивший восхищаться собой и много, безумно много работать. Гарри Харт, ставший наставником, отцом, другом, идолом и богом.
Эггзи понятия не имеет, что можно предложить ему взамен. У него нет дома, кроме дома Гарри; нет денег, кроме денег Кингсмен, куда его привел Гарри; нет статуса, кроме статуса агента, которым, вручив жетон, похожий на армейский, наградил его Гарри. Все, что есть у него своего — это мозги, развитое тренировками тело, сноровка несостоявшегося морпеха и ловкость рук бывшего вора. Он сам. Все это, если не принадлежит Галахаду, то отдано ему в аренду — безвозмездно и бессрочно.
Когда Гарри умирает на долгие, невыносимые полгода, Эггзи думает, что мог бы отдать за его жизнь что угодно. Свое положение в Кингсмен, которым гордится не столько сам, сколько впитывая гордость наставника, свою свободу, свою жизнь. Ему снится, что он успел закрыть Гарри собой, и пуля Валентайна летит в него — в живот, грудь, сердце, голову. Во сне он зажимает кровавые раны, окрашивающие темным одежду, и улыбается, потому что Гарри Харту ничто не угрожает. Просыпаясь, он долго смотрит на собственные ладони — чистые — и мучительно осознает, что Гарри Харта больше нет. Что есть у Эггзи такого, чего нельзя отнять, чего уже не отняли? Только он сам.
Просыпаясь в доме, выделенном ему как агенту Кингсмен, слыша тихие шаги матери на кухне, Эггзи впервые за всю жизнь чувствует себя по-настоящему несчастным.
Он собирает себя по кускам и клянется, что будет использовать все, что имеет, чтобы Гарри, Гарри-на-небесах, Гарри-которого-больше-нет, Гарри-которого-он-любит, не было за него стыдно.
А вот как попадет к нему сам — можно будет и о грустном поговорить.
II.
Замечать в людях все, даже то, что они сами в себе не замечают, — часть профессии Мерлина. Он уже не удивляется, насколько слепыми могут быть люди, когда дело касается их самих. Философия вообще не его специальность. Его работа — наблюдать и анализировать. Определить, насколько агент готов к операции по прищуру и галстучному узлу. Уметь заметить легчайшую дрожь в пальцах, чтобы выписать агенту выходной. За доли секунды принимать решения. Он весь — внимание.
Он не может упустить тот факт, что Гарри Харт стал чаще улыбаться. После смерти Анвина-старшего Галахад довольно долго истекал чувством вины, незаметно подтачивая собственные силы, — и Мерлин, как мог, ограждал его от него самого. Давал задания попроще, не предполагавшие командной работы, — но все же интересные. Дал отвод от написания отчетов — потому что видел, каким адом стала для Гарри подготовка отчета о произошедшем в Пакистане. Но вот Гарри — снова Галахад, рыцарь в сияющих доспехах и твидовом пиджаке, с морщинами в уголках глаз. Мерлин отстраненно подмечает, что улыбающийся Гарри — это красиво.
Мальчик, его протеже, конечно, забавен. Как бы не сказать — смешон, со всеми своими плебейскими шуточками, неуместными джинсами, толстовками и кепками NY. Но Мерлин не позволяет себе обманываться долго: несмотря на всю свою внешнюю несуразность, парень умен и опытен. Первым справляется с большинством вступительных заданий, перед которыми пасуют выпускники Оксфорда, Кембриджа и Итона. Быстро схватывает тонкости этикета, легко вворачивает в разговор шутки из старых фильмов и в целом подает большие надежды.
А еще неустанно, с полной отдачей заботится о Галахаде. Хотя, куда уж там заботиться, конечно. Харт стал Кингсменом еще до появления Эггзи на свет, он мудр, опытен и практически бессмертен. Гарри идеально бреется, идеально чистит
ботинки, носит идеальную одежду, слушает идеальную музыку и ест с идеально белых тарелок.
Будь Мерлин чуть менее умен, он бы подошел к Эггзи и сказал, что агент Галахад — последний, кто нуждается в чьей-либо заботе и помощи. Что он полностью самодостаточен. Что Мерлин никогда не видел кого-либо, кто строже охраняет границы личного пространства. Но Мерлин умен ровно настолько, насколько умен, и он не говорит ни слова. Только наблюдает, как светится мальчишка, стоит Гарри при встрече похвалить его виндзорский узел и правильно подобранные запонки. Подмечает улыбки Гарри, спрятанные где-то в глубине его подвижного лица, когда Эггзи удается смешать правильно один из самых сложных классических коктейлей — для Гарри. Прослеживает, как лицо Эггзи светлеет, стоит наставнику пересечь порог кабинета.
Забавно, что мальчишка, кажется, свято уверен, что относится ко всем одинаково, как Генри Хиггинс из «Моей прекрасной леди». Мерлин топит улыбку в чашке кофе, потому что это совершенно не так, и удивительно, что пока он — единственный, кто замечает это.
Когда Харт попадает в больницу впервые после того, как представил в Кингсмен своего кандидата, Мерлин думает, что у мальчика случится истерика. Тот смотрит на непогрешимого Галахада, лежащего на больничной койке, и становится белым как полотно. Глядя на закушенную губу Эггзи, Мерлин думает, сознает ли тот, как прозрачен сейчас для любого взгляда. Но секунду спустя вместо потерянного мальчишки перед ним проявляется будущий агент Кингсмен. Гэри Анвин поднимает глаза — совершенно спокойные и на удивление трезвые от любой боли — и просит разрешения приходить в палату после обязательных учений, помогать в уходе за Галахадом. Мерлин, разумеется, не возражает.
Если он и думает, что Эггзи позволит себе сидеть у кровати больного, держа его ладонь в руках и рассказывая всякие глупости, это быстро проходит. Гэри Анвин — тот, кто предпочитает деятельную заботу пассивному сопереживанию. Мерлин с некоторым удивлением наблюдает, как потенциальный Кингсмен ежедневно приходит в больничное крыло, одетый в джинсы и медицинский халат, чтобы убирать палату, менять белье, стричь Галахаду ногти, следить за тем, чтобы капельницы оставались в полном порядке и безукоризненно сменялись по мере необходимости. Никто из медсестер не против помощи. В медблоке вечно не хватает мужского обслуживающего персонала. Они смотрят на Анвина с чуть заметным сожалением и шепчутся в стерильных коридорах о том, почему «этот мальчик» так заботится о «бедном мистере Харте».
Мерлин всегда замечает все первым. Даже сидя по ту сторону камеры (одной из многих, чьи изображения выведены на его монитор), он замечает участившийся пульс и дрогнувшие пальцы Гарри быстрее, чем Эггзи, как раз заканчивающий уборку.
Он видит, как Гарри слабо, но лучисто улыбается. Как Эггзи оборачивается на участившийся писк прикроватного монитора. Как меняются их лица.
Мерлин улыбается и выключает камеру палаты номер два-семнадцать.
III.
Мишель в юности была хороша собой. Ах, как она была хороша. Золотые волосы, ресницы, светлые от лондонского солнца, глаза, нежные и пронзительные, как у кошки.
Кавалеры спешили сообщить ей, что она похожа на Мадонну из галереи, что весь мир не стоит и ногтя ее, что весь мир они готовы принести ей в подарок. Разумеется, все это было ложью. Кавалеры вряд ли вообще были в галерее, да и мир, сложенный к ногам, был выцветшим — словно купленным в паршивом секонд-хенде.
Гарри Семюэльс, студент с параллельного курса, определенно был во всех галереях Лондона. Казалось, он знал все — и о мире (не том, что принадлежал ее воздыхателям, а другом, высшей пробы, из фарфора и серебра), и о Мадоннах кисти европейских художников. У Гарри были пронзительные карие глаза и улыбка, прятавшаяся в уголках губ. У Гарри были брюки с идеальными стрелками, рубашки без единого пятна и безукоризненная репутация. У Мишель — ее подруги, одежда, как в Vogue и Grazia, свежие сплетни и болезненный, неистребимый интерес к Гарри Семюэльсу.
Они познакомились лично на какой-то студенческой вечеринке, глупо и скомкано. Семюэльс пил шампанское с Ли Анвином, подруги Мишель обсуждали, кем эти двое друг другу приходятся, Мишель сходила с ума оттого, что Гарри ни разу даже не взглянул в ее сторону. Вечер, наполненный светской болтовней и взглядами, половина из которых должна была застрять в Семюэльсе, как дротики для дартса, закончился ничем. Только Ли Анвин вызвался проводить ее до дома.
Через два года и четыре месяца миссис Анвин родила мальчика. Имя, данное новорожденному, каталось на языке, как косточка от черешни: Мишель знала, что созвучие имен — не случайность. Для нее это было возможностью держать хотя бы иллюзорную, малую часть Гарри рядом, раз уж он, заботясь о приличиях и ее чувствах, стал редким гостем в их доме. Муж таким образом отдавал дань уважения лучшему другу. А может, тоже руководствовался какими-то более интимными чувствами. Если говорить начистоту, для Мишель отношение Ли к Гарри было загадкой до самой его смерти. Таковой осталось и после.
Она любила Ли как брата, как мужчину, как отца своего ребенка. Ли был всей ее жизнью. Гарри продолжал быть тем, о ком она думала, заплетая волосы в прическу перед званым ужином. Как бы он оценил ее сейчас? Пожалел бы, что отверг когда-то? Захотел бы все вернуть? Эти мысли были стыдными, неловкими. Ее интерес к Гарри ничуть не умалял той любви, что она испытывала к мужу, но и сходить на нет, увы, не желал.
В тот вечер они были гостями блистательной вечеринки, устроенной организацией, где работали Гарри и Ли. Высший свет, царство безупречных манер и Мадонн кисти Рафаэля и Да Винчи. Ни одной лишней детали, ни одного упущения. Все гладко, безумно легко и приятно.
Ли не отходил от супруги дальше, чем за бокалом вина, а Гарри источал сдержанное обаяние, флиртуя со всем залом одновременно. Лишь раз, когда Ли подозвал какой-то важный седой мужчина в костюме, Мишель удалось побыть с Гарри наедине — насколько это вообще было возможно в людном зале.
Семюэльс поздравил ее с днем рождения сына и галантно поинтересовался, как идут дела. Карие глаза блестели как горячий шоколад и искрились как шампанское. Разговор плутал между самых обыденных тем. Мишель старательно давила в себе некстати проснувшиеся чувства.
Через год Гарри принес скорбные вести. Попросил разрешения помогать и навещать ее и сына. Мишель отказала, старательно гоня мысль о том, что Гарри мог бы вылечить ее от черной тоски после смерти Ли, избавить от тупого, остервенелого горя.
После она часто думала, что Гарри, получив отказ, наверняка нашел себе женщину по себе — Венеру Милосскую, не меньше, с манерами наследной принцессы и умом доктора наук. Что ж, кому-то каменные красавицы и «Вдова Клико», кому-то — бойфренд-алкоголик, счета за коммунальные услуги и сетка совсем не элегантных мимических морщин. В такие дни она особенно остро завидовала Гарри и тому, что он, наверное, никогда не был безответно влюблен.
Пройдут долгие семнадцать лет, прежде чем ее сын войдет в комнату в своем доме, закрывая спиной мужчину в идеально скроенном костюме. Он войдет и скажет:
— Мама, познакомься, это Гарри Харт, — сердце пропустит удар, а Мишель разобьет фарфоровую чашку.
IV.
Гарри миллион раз говорил себе: больше — никогда. Твердил про себя, как мантру: нельзя быть таким ребенком, когда тебе под пятьдесят. Особенно когда на тебе столько крови, что можно окрасить Нил в кроваво-красный без помощи библейских чудес. Когда единственное в твоей жизни кольцо — это знак того, что ты женат на своей работе, и ты носишь его на мизинце, чтобы было удобно активировать электрошокер. Нельзя быть ребенком, по случайности заточенным в тело взрослого — да чего уж там, престарелого — мужчины с множеством шрамов, покрывающих кожу замысловатыми узорами. Совершенно недопустимо.
Либо ты джентльмен-убийца, либо ты человек. Если уж выбрал первое, будь добр, прекрати пытаться найти свое личное счастье за пределами комнаты с гранатами, маскирующимися под зажигалки. Тебе не дано.
Когда ему сообщают о звонке с «тем самым» паролем, в Гарри что-то обрывается. Он вспоминает Ли, и его снова настигает саднящая боль — уже даже не в сердце, а глубже, в черном ящике из отработанной годами сдержанности. Галахад долгое время был недосягаемым для своей боли, и вот теперь она пришла взять у него реванш.
Он набирает один из служебных номеров и отдает распоряжение отпустить мистера Анвина. Его голос не дрожит, произнося привычную фамилию. Рыцарь Кингсмен — всегда рыцарь. Манеры лицо мужчины.
Сын Ли оказывается удивительно похожим на отца и в то же время — совершенно другим. Диким, немного напуганным, неотесанным и поразительно проницательным. Гарри давит в себе мысль о том, что он к тому же удивительно красив. Давит, потому что не для того он двадцать лет отказывался от любых мыслей о мужчинах, чтобы разрушить всё из-за какого-то мальчишки. Пусть даже этот мальчишка и сын Ли Анвина.
Анвин- старший был завораживающим, как редкий драгоценный камень или падающая звезда. Гарри не помнит, в какой момент, кроме души Ли, его внимания и дружбы, он посмел пожелать его тело. Но он посмел, пообещав себе: это только с Ли. Я чувствую это только потому, что это Ли Анвин.
Между ними не было ничего, кроме трепетного уважения друг к другу. Но доверие и уважение были безоговорочными. Ради Ли Гарри, обычно рассудительный, мог ввязаться в любую авантюру; Ли, в свою очередь, не раз спасал его задницу из передряг. Гарри часто думает, что лучше бы ничего этого не было, и тогда Ли был бы жив. Ошибка Гарри стоила слишком много.
Гарри вспоминает, как кричала Мишель, когда он сказал ей, что Ли больше нет. Как некогда красивое лицо исказила гримаса боли и ненависти. Как она кинула медаль ему в голову, и лишь профессиональная реакция позволила ему поймать тяжелый кусок металла у собственного лица.
Ему нравилась Мишель — как нравятся близкие друзья или родственные души, платонически, но со всей силой. В университете он даже был готов ответить ей взаимностью (во всяком случае, попробовать), но тогда, на вечере, увидел блеск в глазах Ли и отступил. Почти не сожалея, оставил женщину, о которой не мог достойно позаботиться сам, человеку, на жизнь которого и вовсе не имел никакого права.
Что бы кто ни говорил, бисексуальность — это тяжело. Почему-то люди думают, что клише про удвоение шансов познакомиться работает для всех. На самом деле, оно не работает ни для кого. Гарри прочувствовал это на своей шкуре еще на первых порах, когда бросил свою девушку ради парня с параллельного курса. Его звали Чарльз, и Гарри думал, что влюбился. Чарльз сказал, что не согласен быть экспериментом и не хочет, чтобы, наигравшись, Гарри ушел от него к жене, детям и домашнему очагу «нормальности». Это было больно, и Гарри решил, что перестанет даже пробовать: вернется к той самой «нормальной жизни», постаравшись забыть. Почти принял то, что не создан для таких отношений. А потом в его жизни появился Ли. Совершенно нормальный Ли, ухаживающий за девушками и советующийся с ним, Гарри, какие цветы подарить Шарлотт на день рождения. Ли, заставивший Гарри понять, что он никогда и никого не любил сильнее.
После свадьбы, где он занял почетное место шафера, Гарри начисто запретил себе думать о чем-то, кроме работы.
И вот, спустя двадцать с лишним лет, он понимает, что смотрит на своего протеже и не видит больше ни глаз Ли Анвина, ни губ Мишель Анвин. Все эти черты превращаются в одного человека — Эггзи, дитя улицы, читавшего Бернарда Шоу, кравшего ключи и кошельки из чужих карманов, нежно любящего свою сестренку. Он проклинает себя за то, что смеет на что-то надеяться. Он чувствует себя старым падре, посмевшим помыслить о мальчике-хористе. Это пошло, комично до карикатурности и совершенно не смешно.
Гарри звереет от ревности, когда слышит о том, что Эггзи, кажется, завел роман с Роксаной, протеже Персиваля. «Слухи — это всего лишь слухи», — уговаривает он себя. «Я не влюблен в него», — твердит, как истовую молитву. Ловит себя на лжи и упоенно доводит до изнеможения собственное тело в зале для тренировок, чтобы выбить все мысли, очиститься и вернуть себе привычную броню спокойствия.
Спустя месяц он примиряется с собственным желанием, дает волю чувствовать то, что чувствует. Спустя еще два дня — попадает на больничную койку в критическом состоянии, а когда выходит из комы — видит Эггзи в нелепом больничном халате и с веником в руках.
Эггзи разрушает его броню до основания, словно по щелчку сметая всю воспитанную годами стойкость, всю выдержку. После выздоровления Гарри граница между ними дает ощутимую слабину: через нее пробиваются все более личные шутки, все более откровенное удовольствие от общества друг друга. Гарри Харт довольствуется тем, что есть, и уже почти не хочет большего. Гарри Харт счастлив.
А потом агент Галахад умирает.
V.
В тот день первым Мишель замечает широкий и длинный рубец на правом виске Гарри. И еще — напряженный, лишенный и тени спокойствия взгляд. Эггзи бросается поднимать с пола осколки чашки, бормоча что-то про нервы и таблетки, которые ей прописал врач после дня V. Мишель пару секунд смотрит на Гарри Семюэльса — ей показалось, или сын назвал другую фамилию? — а потом смаргивает и начинает помогать Эггзи убираться.
— Гарри, принеси тряпку, пожалуйста, — окликает Эггзи, — Кухня, шкафчик под раковиной.
Гарри, молча кивнув, выходит из комнаты, чтобы вернуться с тряпкой, совком и ведром мыльной воды.
Время оставило на нем свой отпечаток, за которым сложно узнать молодого человека с давней студенческой вечеринки. За прошедшие двадцать лет его лицо расчертили морщины и появился шрам, чертов рубец, распоровший правую часть лица и изрядно укоротивший бровь. Мишель не отрываясь следит за тем, как незнакомый седеющий мужчина, от которого едва уловимо пахнет дорогим парфюмом и почему-то порохом, закатав рукава рубашки, вытирает тряпкой горячий чай.
Со временем Мишель подмечает новые детали. При значительной разнице в возрасте Эггзи обращается к Гарри по имени, как к другу или родственнику. Гарри в ответ улыбается расслабленно, без тени снисходительности, но стоит ему посмотреть на Мишель — будто одергивает себя и снова замерзает под маской вежливого внимания.
Если говорить откровенно, она чувствует себя немного неловко, когда застает Эггзи и Гарри за совершенно обычными делами. Как будто становится невольным свидетелем магических превращений: кареты — в тыкву, кучера — в крысу. Вот Эггзи не успевает приготовить воскресный обед (хотя вызвался готовить сам, запретив матери даже приближаться к кухне), и Гарри помогает ему чистить картошку. Руки двигаются совершенно автоматически, как будто их хозяин — не бизнесмен с крупными валютными счетами, а какой-нибудь поваренок. Вот Гарри, одетый в джинсы и джемпер, пристегивает поводок к ошейнику Джей Би, пока Эггзи одевает для прогулки Маргарет. Вот Эггзи подливает воды в стакан Гарри, как только подмечает, что тот опустел. Гарри кивает и продолжает разговор о замечательном французском ресторане на Аппер Брук стрит.
Не то чтобы Гарри становится частым гостям в их доме. Скорее, он балансирует на грани между предписанной традициями отстраненной соседской учтивостью и абсолютно домашним, семейным статусом. Он может, не переступая порог, формально поинтересоваться, дома ли Эггзи, а может зайти после работы без предупреждения, с бутылкой хорошего вина и лимонадом для Риты.
Мишель понятия не имеет, как относиться к новому Гарри, но в целом принимает его неожиданно легко.
Удивительно просто оказывается и примириться с долгими вечерами, когда Эггзи и Гарри не отходят от компьютера по несколько часов, изучая планы зданий, досье и архивные материалы. Мишель готовит кофе на троих, автоматически отмеряя каждому сахар: две ложки для сына, без сахара для Гарри, одну — себе. Совершенно не удивляется, когда Гарри оборачивается, чтобы окликнуть ее по имени и спросить, не помнит ли она фамилию какого-то из парней с их потока. Через несколько дней она увидит фотографию смутно знакомого мужчины под заголовком «Силовые структуры устранили главу крупного наркокартеля», но не обратит на это никакого внимания, потому что будет подслушивать, как Гарри распекает Эггзи за то, что тот забыл на столе в кухне дорогую фирменную ручку.
VI.
Как-то раз Гарри приходит к ней, пока Эггзи нет дома. Мишель, уже привыкшая называть мистера Харта (а ранее — мистера Семюэльса) по имени, спокойно отходит вглубь дома, предоставляя гостю самому закрыть дверь на замок и щеколду:
— Гарри, боюсь, Эггзи сейчас нет, и я не знаю, когда он вернется. Он сказал, что его отправили на переговоры в Австрию.
— Мишель, добрый вечер, — вежливо откликается Гарри, подтверждая свои слова легкой улыбкой и кивком, полным церемонного уважения, — Эггзи звонил мне сегодня, я знал, что его не будет. Поэтому и решил зайти проведать.
Несмотря на то, что язык не предусматривает уважительных форм, Мишель осознаёт, что «ты» из уст Гарри по отношению к ней могло бы быть переведено только как «Вы», «Vous», «Se».
А по отношению к её сыну — только «ты», «te», «tu», всегда
— Входи, — отвечает она, выпуская его в дом.
Гарри держится как джентльмен, даже когда ситуация позволяет не быть им. Предельно аккуратно вешает на плечики кашемировое пальто, поправляет манжеты рубашки, выступающие из рукавов пиджака (светло-серого, в тонкую белую полоску), проходит на кухню вслед за хозяйкой, хотя знает дом как свои пять пальцев, вплоть до тряпок для уборки, чистящих средств и точильного камня в левом нижнем ящике.
— Я хотел поговорить с тобой, пока Эггзи в отъезде, — начинает он, откупорив вино и наполняя бокалы до середины, — Хотел предложить ему переехать ко мне на следующий месяц.
Выждав паузу, в течение которой Мишель не говорит ни слова, он продолжает почти извиняющимся тоном — святые угодники, и это Гарри!
— Дело в том, что в ноябре ожидается много работы, а я живу ближе к офису. И мы могли бы решать рабочие вопросы, не докучая вам с Маргарет. Я решил, что правильно будет сначала узнать твоё мнение, он твой сын.
Мишель смотрит на него с недоумением, но постепенно понимает. Вот он — момент, чтобы принять или отказаться понимать своего сына и, как она с удивлением понимает, своего ближайшего друга. Гарри больше не совершенный и не идеальный, а она больше не думает о том, хорошо ли смотрелось бы их совместное фото в семейном альбоме. Она знает его, сидящего в их гостиной с попкорном и йогуртом (за просмотром «В джазе только девушки»), она знает, как он выглядит с утренней щетиной после бессонной ночи за компьютером (вдвоём с Эггзи), она знает, с каким лицом он режет курицу для салата и моет посуду после. Она знает Гарри как облупленного и не знает для себя лучшего друга. И вот теперь он сидит на их кухне, старательно придумывая оправдания себе и тому, как легко краснеет, стоит Эггзи хлопнуть его по плечу и улыбнуться, как сбегает по вечерам сюда из собственного особняка, как носит подарки Рите и целомудренно ухаживает за всеми подряд.
— Хорошо, — говорит она после небольшой паузы и улыбается, легко и свободно. Кто более не влюблен — всемогущ и дерзок, она с лёгкостью отпускает самых дорогих людей, зная, что те никогда её не покинут. — Только не забывайте заглядывать к нам по субботам, мы с Ритой будем скучать по вам обоим.
Гарри выглядит смущенным и обескураженным — как человек, заготовивший все возможные аргументы, ответы на вопросы и пояснения, но прерванный на полуслове. Только кивает и произносит:
— Ты точно уверена?
— Точно, — заверяет его Мишель.
Гарри улыбается.
VII.
-Ма, мы опаздываем, будем к четверти пятого, — тараторит Эггзи, стоя в магазине напротив Гарри. Тот склонился над прилавком, придирчиво выбирая между «Гордостью и предубеждением» и «Джейн Эйр»: на календаре двадцатое января, и у Маргарет день рождения. Малышке Рите исполняется шесть лет. Эггзи хватает Гарри под локоть и оттаскивает к стеллажу с детскими книгами. — Да. Нет, мам, на работе все в порядке, сегодня мы полностью в вашем с Ритой распоряжении. Нет. Нет, не рухнет. Мам, мы опаздываем, потому что застряли в книжном. Ох, ладно, ждите нас к четырём тридцати. Ни минутой позже. Тебе от него тоже привет.
Гарри согласно кивает, все ещё погруженный в выбор книги.
Десять минут спустя внезапно подключившийся к их очкам Мерлин будет до неприличия громко ржать над «Легендами о Короле Артуре» в большом иллюстрированном издании. На следующий день рождения он передаст для Риты книгу о пиратах и Ост-Индийской торговой компании, а также красочную энциклопедию холодного оружия народов мира.
Мишель положит книги на стол дочери вместе с браслетом (её собственный подарок), коробкой с замечательным платьем из ателье (подарок Гарри) и вертолётом на радиоуправлении (Эггзи). Джей Би будет весь вечер гоняться за вертолётом по всей квартире.
С момента переезда по «рабочим вопросам» пройдёт год, два месяца и восемнадцать дней.
— Да поцелуй ты его уже, — рассмеется Мишель, не вовремя зашедшая на кухню. — Нашёл, кого стесняться!
Тишина разобьется смехом облегчения. Ну и конечно, Гарри в точности исполнит указание Мишель.