Автор: Eleniel
Бета: Too
Рейтинг: G
Жанр: я не уверен, но это может считаться легким agnst'ом. POV John
Размер: mini (2,5 стр.)
Disclaimer: персонажи принадлежат сэру АКД, Гэттису и Моффату, их странная интерпретация - мне. От всех прав, кроме авторских, отказываюсь, выгоды не извлекаю.
От автора: Я не мог не написать это, оно вырвалось из меня потоком букв и мыслеобразов, отчего бэта пришла в восторг и ужас. Да, это снова печальный поток сознания. Извините.
Read itВ тот день я ехал из госпиталя на автобусе. Погода была не очень: на солнце то и дело находили облака, еще не набравшие достаточно воды, чтобы пролиться, наконец, на пыльную землю. За окном убегал город, унося вместе с собой мои мысли. Уходящий день был словно чумной. Уйдя в кои-то веки на работу ранним утром, я возвращался только сейчас – вымотанный бесконечными забегами по палатам, нескончаемыми вопросами медсестер и прочей бытовой мелочью.
За то время, что я прожил вместе с Шерлоком, я настолько отвык от лишних слов «не по делу», что незначительные уточнения дозировки препаратов или назначенных процедур вызывали у меня нервную дрожь.
Шерлок почти все время мельтешил рядом и, если это касалось дела, бесконечно болтал, бегал по квартире почти что галопом, но его никогда не было действительно раздражающе много. В больнице же я каждый раз чувствовал, что мне за шиворот насыпают мелкий песок – и эти незначительные крупинки зудели куда неприятнее, чем, к примеру, синяк от крупного камешка.
Так что, проезжая в автобусе по уставшему городу, застрявшему между днем и вечером, я чувствовал, как у меня зудит мозг, и противное «ззз» не получилось заглушить даже музыкой в наушниках.
На плече покачивался недавно купленный зонт. Черная трость с ручкой красного дерева. Еще не привыкнув к нему до конца, я подсознательно сравнивал легкий зонт в черном чехле, перекинутый через плечо, с автоматом. Это действовало странно успокаивающе, хотя я прекрасно знал, что зонты не стреляют (разве что зонт Майкрофта, который мог обладать какими угодно свойствами – хоть быть волшебной палочкой), а пистолет лежит, запертый в тумбочке до следующего дела.
Я не видел, как она вошла в автобус. И не почувствовал, как она задела зонт. Тем не менее, она, видимо, по привычке рассыпалась в извинениях за свою неловкость.
- Извините, пожалуйста, - она скованно улыбалась, а в ее очках в крупной роговой оправе отражался город и моя куртка, - Я нечаянно. Я часто знаете ли…
- Ничего страшного, - я улыбнулся, стараясь, чтобы на моем лице отразилась доброжелательность, а не отпечаток дневной усталости. Обычно чего-то подобного хватало, чтобы разойтись миром с любым человеком на улице. Но она лишь коротко кивнула, и продолжила говорить. Чтобы расслышать ее лучше, я вытащил из уха наушник: музыка совсем заглушала ее тихий голос.
- …а он бегает за ней и кричит «мама, мама, она не обиделась! Люси не обижается на меня!». Знаете, дети такие светлые. Когда видишь их, получаешь такой сильный заряд… они чистые, не испорченные еще. Это особенно радостно, когда ты видишь, как его приносят еще в пеленках, маленького, а потом он вырастает и становится таким очаровательным молодым человеком, как вы, - ее глаза, большие и полупрозрачные, смотрели на меня с доверием. Она говорила сбивчиво и неловко. Честно говоря, во всей ее фигуре была какая-то обаятельная неловкость.
Я учтиво улыбался и поглаживал ручку зонта. Кажется, все немногие, кто ехал в автобусе, смотрели на нас двоих – меня и женщину в старомодной серой куртке, джинсах и почти мужских ботинках. Кто-то с укором, а кто-то с интересом, как на диковинную зверюшку. От этого было неуютно, и я с трудом поборол в себе желание сойти на следующей остановке, чтобы пройти оставшиеся два с половиной квартала пешком.
- Знаете, это помогает… Я одинокая, совсем. У меня нет детей, никого. Жених, сестра… Все, кто был,... уже там… - она не стала договаривать, просто неловко показала пальцем куда-то вниз.
Несколько секунд мы оба молчали. Бесцветно-серая улица продолжала ложиться под колеса автобуса, за окнами светлела ранняя весна. О чем думала Люси, я не знал. Должно быть, об умерших близких: в ее прозрачных глазах плескалась задумчивая грусть. Я же думал о чем-то таком же сером, как и весь мой день. И таком же пустом.
Я никогда не считал глаза Шерлока прозрачными, у них был совершенно определенный серо-голубой оттенок, они были холодными, они были цепкими и острыми. Но в глазах этой женщины я не мог уловить цвета. В них было только чувство – особенная нежная усталость, как бывает только у очень добрых и очень несчастных людей. Ручка зонта теплела в ладони, а я все не мог не думать. Тишина заполняла пространство между мной и Люси, опутывая, как паутина. Не липкая и противная, а легкая, с запахом пыли и чего-то давно забытого.
От нее пахло чем-то таким же полузабытым и старым, как пахло, как мне казалось, только в квартирах пожилых одиноких людей. Я никак не мог понять, чем именно, но запах раздражал ноздри и подстегивал быстрее подняться с места и выйти.
- Знаете, когда мама умерла… Я только благодаря детям и выкарабкалась. Я тогда по иронии работала в том самом госпитале, где она умерла. Работа, знаете, все такое… на выезды ездила каждую ночь, чтобы отвлечься. У нас очень хорошая бригада. Правда, одни мужчины, но с ними проще. Меньше вопросов, меньше сплетен и прочих женских заморочек, - она снова улыбнулась, и я заметил, что улыбка у нее неправильная, странная. Что один уголок губ тянется вверх, а другой – вниз, будто она улыбается одной половиной лица и плачет другой.
В горле что-то сжалось, скрутилось в пульсирующий свинцовый шарик. Это были не слезы, совсем нет. Это была тоска. Та самая, концентрированная, от которой першит в горле и становится горько на языке.
- Вы работаете на «скорой»? – спросил я.
- Да, - она улыбнулась и опустила глаза. Только тогда я заметил приоткрытую сумку с лекарствами на ее коленях.
Шерлок бы наверняка сказал, что идиот, и был бы прав на все сто. Я идиот. Или просто слишком устал. Врач, возвращающийся из госпиталя, не смог различить запах лекарств и стерильных бинтов, какая глупость.
- Знаете, я же пережила две клиники. Два раза меня Бог оставлял здесь, а ведь я могла уйти еще тогда… когда они были живы, - она передернула плечами, и что-то внутри меня дернулось тоже, - Наверное, для чего-то я здесь нужна. Ну, хотя бы посмотреть, как растет Питер. Как из маленького мальчика становится взрослым юношей.
В ее лице было столько искренности. Люди сейчас не привыкли быть искренними, для них в новинку то, что можно не сдерживаться, не заковывать себя в скорлупу. Люси же была настолько открыта, что люди косились на нее, и сторонились, будто прокаженной. Я скользнул взглядом по салону – так и есть: почти все отвернулись от нас, стараясь не обращать внимания на таких странных людей. И я почти понимал их.
Женщина, сидящая напротив, вызывала у меня уважение. Не предписанное правилами этикета, а самое глубокое, личное. Каждая седая прядь в ее волосах казалась мне отпечатком ее жизни. Одиночества, горя по умершей матери, двух собственных недо-смертей, работы в госпитале и запаха лекарств, въевшегося в нее и в ее серую куртку. Она спасала людей, возвращая их в семьи, к любимым и родным людям. И радовалась тому, что иногда ей удавалось поиграть с маленькими детьми.
Механический голос объявил мою остановку. Я перекинул ремень зонта через плечо и встал. Люси улыбалась мне.
- Всего доброго вам, - искренне пожелал я, вкладывая в эти слова чуть больше, чем обычное прощание. Возможно, много больше.
- Всего доброго, - кивнула она.
- Я привел женщину, Люси Калхоун, которая выезжала на тот вызов, к Бартсу. – Учтивости Майкрофта нет границ, как нет границ почти театральному состраданию на его лице. Интересно, почему он и все остальные относятся ко мне, как к безутешной вдове? Неужели я настолько плохо выгляжу? Набираю полную грудь воздуха, заставляя себя дышать. Шерлок был прав: это чертовски скучно.
- Майкрофт, полагаю, вы можете оказать мне еще одну услугу и оставить нас наедине? – спрашиваю механическим голосом, будто у диктора в автобусах. Не мой голос. Я сам не свой, и я знаю это. Рука подрагивает, несколько раз сжимаю и разжимаю ладонь, но тремор не унимается.
- Конечно, - кивает Холмс прежде, чем я толкаю белую больничную дверь.
Передо мной на металлическом стуле сидит женщина. У нее в волосах седина - «соль с перцем», ее джинсы кажутся мужскими, как и ее ботинки. Белый халат безупречно выглажен, как будто работа – единственное, что ее когда-либо интересовало. А в глазах – искренность и нежная грусть.
Я улыбаюсь, словно против воли растягивая губы в кривой усмешке грустного клоуна. И спрашиваю совсем не то, о чем хотел спросить, когда шел на эту встречу:
- Люси, расскажите мне про работу на «скорой». Я хочу возвращать людям жизнь.
Я знаю, что сморозил глупость, потому что спасение людей – моя специальность уже много лет. Я же врач. Но и она, и я, кажется, понимаем, что спасать людей и возвращать их к жизни – не совсем одно и то же. А мы оба хотим, чтобы у других людей в жизни был цвет.
Майкрофт Холмс зашел в кабинет номер триста шестьдесят восемь. В пустой белой комнате пахло лекарствами, а друг напротив друга сидели два человека с бесцветными глазами.